Мы поговорили с ним о тех переменах, которые произошли в регионе, о том, как дома принимают его творчество, в том числе фотографии в стиле «нюд», а также почему он начал активно высказывать свою позицию по поводу того, что происходит в стране, где у него было все. 

«Я люблю изменения и перемены»

Я всегда приезжал в Гагаузию. Между проектами приезжал, до пандемии и после. Мои родители никогда не переезжали, я сейчас живу в том доме, где родился. Дом тот же, и люди с тех лет. А я иду и понимаю, что людей не узнаю. То есть я уехал из своего села в 2000 году, приехал в Кишинев, там прожил 8 лет, а потом в Москву переехал. Кишинев + Москва — это 20 лет. Люди изменились. Самое главное, что я сам изменился. У меня сформировались какие-то взгляды, мышление, менталитет. Я другой и они другие. Я понял, что мне все стало чужим. Это не моё родное. Я люблю изменения и перемены. Сосредоточен на будущем. Хочу, чтобы позитивные изменения происходили быстрее. Следил за новостями и вижу, как меняется регион. 

И фотография стала искусством наконец-то. Недавно случилась выставка в музее. Музейное мероприятие — это высшая форма принятия искусства. Именно институционального принятия, когда профессиональная среда сказала, что это искусство, можно! Грубо говоря, все, что попало в музей — искусство, а что не попало в музей — это не искусство. Это слишком упрощенно звучит и пафосно, но музей — высшая точка.

Молдавский музей принял фотографию в свои стены. Теперь фотография наравне со скульптурой и живописью. В мире это давно практикуют, но этот процесс у нас радует. 

«Я эту границу дозволенного взял и решил сдвинуть»

Я когда выставлялся в Молдове, то отсутствовал, и мне никому не приходилось доказывать, что нюд фотографии — тоже искусство. С другой стороны, люди плюс-минус пришли за этим искусством. Они когда знают, что там (в музее) происходит искусство, то принимают правила игры музея. Каждый считывает на ту глубину, на которую готов считать. 

Мне в Комрате приходилось доказывать. Это свойство провинции. На маленьких территориях ничего не происходит. Чем меньше там происходит, тем консервативнее общество и с этими проблемами можно столкнуться и в Англии, и в Америке.

Мне нравится фотограф американский Салли Манн. Она снимала свою семью, все фотографии черно-белые. Очень много личных фотографии, многие не подумали даже бы эстетизировать это, а каждая фотография — это шедевр. Смысл в том, что она о себе рассказывает публично. Там скандал был, потому что в Нью-Йорке должна была быть ее выставка. Ее отменили, потому что общество начало протестовать. Это были 90-е годы. Религиозные люди выступили против, потому что она снимала и своих детей. Они запротестовали и большие музеи отменяли выставки. Сейчас по-другому, потому что они уже прошли через это. 

Я знал, что так будет и у нас. На самом деле, я сам не считаю те фотографии искусством, но это было красиво. Мой друг художник написал серию графики, очень изящные линии. Я когда их увидел, то вспомнил свои работы, которые я уже сделал, но давно забыл о них. Увидел эту связь и решил стать куратором выставки. Назвал на гагаузском языке sınır (граница — прим. ред.). Линия, как граница. Именно личные границы в публичном поле. То, что я показал, у нас же не принято показывать. И я эту границу дозволенное взял и решил сдвинуть. То, что Салли Манн сделала крутыми фотографиями в 90-е годы, я более простыми вещами попытался сделать у нас в Гагаузии. Не знаю удалось ли ее сдвинуть, но я ее пошатнул. Это было для той публике. 

«Любая художественная вещь достаточно однозначна»

Я вкладываю какой-то смысл в каждый проект, и в контексте каждого проекта ожидаю отдельно взятую реакцию. Она не одна общая. В целом, на простом человеческом уровне хочется, чтобы это нравилось, чтобы влияло в хорошем смысле слова. Это очень пафосно, не бывает так, чтобы одно кино или одна песня изменила что-то. Абсурдно ожидать такого. Но хочется, чтобы ты нравился. 

Радует, когда люди понимают о чем ты. Любое исполнение — это некий визуальный язык, визуальное высказывание. На мой взгляд, любая художественная вещь достаточно однозначна. Там может быть несколько пластов, заложенных художником. Но он знает, что хочет сказать и любая современная выставка идет с текстом концепции. Если есть концептуальное описание проекта — есть тема. Значит художник знает о чем он говорит. Но старые художники, чтобы им не задавали лишних вопросов, говорят, что просто что-то почувствовали. Это лирика. 

«Россия казалась тогда либеральной страной»

Много лет назад я поехал в Россию, чтобы стать более конкурентным. У меня нет академического образования, когда тебе за пять лет хорошие преподаватели вправили мозги. Я решил, что должен внедрить себя в эту среду. Хотел всего того, чего тут не было. И я это там получил. Было много больших проектов. 

Когда жил в Копчаке, то выбирал города, куда могу поехать. Был Кишинев, но потом рассматривал Москву, Санкт Петербург, Стамбул и Париж. Париж вычеркнул, в Турции бывал, реализовал пару проектов, но потом решил, что там не смогу. Искусство там слабее, на самом деле. Потом выбирал между Питером и Москвой, но в Москве было больше денег — туда и поехал. Говорят, что Питер — это культурная столица. На самом деле, искусства больше в Москве, это стереотип из-за дворцов, петровских сооружений. Но эту картину повесили, она висит уже лет 300, ничего не меняется. А в Москве современное искусство. С другой стороны, Россия казалась тогда либеральной страной. 

«Знал, что происходит в Киеве, но мы инертные»

Я уехал туда жить в 2008 году. Не обращал внимание на разные вещи до 2014 года пока это конкретно не стало очевидным. У меня тогда была студия в центре Москвы и фотошкола. Был ученик, он возглавлял отдела IT в центральном банке России. Ему подарили курс. Он сказал, что хочет поговорить, я его индивидуально обучал. Он принес портфель, достал пачку денег и говорит: “Это для вашего искусства”. Я купил, сканер, пленку. Знал, что происходит в Киеве, но мы инертные. И летом занялся творчеством. Обычно 1 сентября начинают записываться на обучение. Так за неделю я набирал группу. А тогда неделя проходит, вторая, начинаю беспокоиться. Позвонил знакомым, говорят санкции. Я решил узнать насчет рекламы, а мне говорят, что у вас все нормально с рекламой. Просто никто не искал в Яндексе обучение. Тогда зашел на ютуб и начал смотреть о том, что происходит. Я во всем разобрался, выслушал разные стороны. 

Почему я не уехал? У меня случился кризис в школе, бизнес начал наворачиваться. Понимаете, у меня все шло хорошо, и я настроился строить свою жизнь там, а тут все резко изменилось. Пытался бороться. В ноябре перестал бороться, с января 2015 года перестал деньги вкладывать в рекламу, начал распускать коллектив, но у меня были ученики, и они учились до конца 2015 года. Я с ними работал. Это резко не бывает. 

Закончил с учениками и параллельно с этим семья начала рушиться. Все затягивалось. Это заняло много лет. Привык, потом пошли выставки, музеи, публичная активность.

«Надо говорить, чтобы менять жизнь к лучшему»

24 февраля началась война, и я вспомнил свои старые решения. Это было страшно.  Я вдруг понял, что может быть надо было говорить. Я публично не высказывался до этого, только в частном разговоре. 

У меня был один из последних учеников в 2015 году. Дело в том, что современная постмодернистская фотографиях поражает, если человек не готов. Базовое отношение — искусство должно радовать глаз, успокаиваться. Ты приходишь в музей, чтобы отдохнуть. Не для того, чтобы напрягаться и переживать. И он спорил со мной. Я уходил домой и думал, что он продолжает учиться, но при этом спорит со мной. Просто продолжал делать свою работу. Но когда он ушел от меня, то начал так снимать и мыслить. Из этого я сделал простой вывод. Просто надо говорить, и это будет менять окружение. 

Когда все началось, пропаганда создала впечатление, что все поддерживают. Я решил сообщить, что не все. Ходил и говорил, что это плохо. Чтобы ближайшее окружение знало, что есть люди, которые по-другому мыслят. Проблематика заключается в том, что активно мыслящих очень маленький процент. Остальные готовы присоединиться или к большинству, или к взглядам, которые им ближе. 

Я не говорю, что художник обязан что-то делать. Каждый человек решает за себя. Но по своей сути современный художник работает со смыслами. Когда делает антивоенную выставку — это высказывание, диалог с обществом. Возможность говорить о каких-то ценностях: совести, ценности жизни. Оказывается эти вещи не понятны по умолчанию, а об этом нужно говорить. 

Свойство художника говорить и думать, давать свою морально-этическую оценку. Активное состояние ума и совести. Надо говорить, чтобы менять жизнь к лучшему.