Когда родители решили меня зачать, они не думали, что мир, в котором они привыкли жить, рухнул навсегда. И та великая страна, которая известна миру как Советский Союз, прекратила свое существование не только на бумаге, подписанной в Беловежской пуще большими людьми, но и на самом деле.
Пролетавшие над головами молдавские МиГи и призывы занавешивать окна одеялами, чтобы при взрывах не выбило стекла, не внесли ясности в понимание того, что привычный мир больше никогда не вернется. Это понимание придет гораздо позже, когда ведущие «Первого канала» с экранов телевизоров начнут говорить о молдаванах как о «трудовых мигрантах из ближнего зарубежья».
Через год родился я. Когда я впервые вдыхал воздух, моя страна уже была разделена на две части: левобережную и правобережную. С тех пор люди, десятилетиями жившие бок о бок, стали врагами, выстроили стену непонимания и пытались по отдельности найти себя в новом меняющемся мире.
Приднестровье во многом напоминало подростка, который пытается делать все наперекор своим предкам. Начиная с таких банальных вещей как связь, валюта, армия и официальная риторика, заканчивая гордым изречением «Независимая Республика».
Никакой независимости не было ни в 1993-м, ни в 2017-м. На самом деле мне это было всегда непонятно – я родился в семье, где отец молдаванин из правобережной Молдовы, а мать русская, но тоже с правого берега. Все знакомые, друзья, родственники жили там же – на правом берегу. Еще в начале перестройки, в 1985-м, мои родители решили переехать в очень перспективный промышленный город и пустили в нем корни. Должен был их пустить и я.
Каждую неделю маленьким мальчиком в коротких шортах и сандалиях я запрыгивал в старый красный «запорожец» и отправлялся с родителями к бабушке с дедушкой в деревню на правом берегу, подальше от заводских труб и политики. С бегом времени существенно ничего не менялось. Я рос, учился в школе, где висел флаг Приднестровья, а на «первом звонке» в начале сентября звучал приднестровский гимн.
Еще в первом классе маленький я с букетом цветов для учительницы в немного великоватом пиджачке сидел за второй партой справа и внимал словам учительницы о создании нашей «независимой республики». «Мамалыжник», «молдавашка» – такими словами пользовались мои новоиспеченные одноклассники, когда пытались кого-то оскорбить.
Приднестровье как таковое меня обтекало, как это делает вода, обтекая камень. Вода камень точит, но для этого требуется много времени. Я решил не дожидаться и после школы уехал на правый берег, в Кишинев.
Мой родной язык – русский, несмотря на то, что внутри я ощущаю себя молдаванином. Что у меня в сухом остатке? В Приднестровье я – молдаван и «внутренний враг», в Молдове – русский и «чужой», несмотря на гражданство и внутреннюю причастность к этому народу.
Я – чужой. Везде. У меня нет родины. Есть только лоскутки детских воспоминаний, никак не связанных с объективной реальностью того времени. С этим чувством я живу до сих пор. Таких как я, преподаватели в моем университете, где я от звонка до звонка проучился три года, так и не окончив мастерат, называют «людьми с диффузной этно-идентичностью».
Так или иначе, человек – существо любопытствующее. А, поскольку я человек, то тоже
любопытствую. Главным образом – кто я, откуда я, и зачем я?
Матерые путешественники могут сказать, что лучше всего понимаешь себя во время
знакомства с чужой культурой. Сразу активизируются маркеры «свое-чужое». Когда мне исполнилось 23, я вернулся в Приднестровье, чтобы исследовать то место, в котором родился и прожил первые 18 лет жизни.
С десятком роликов с узкой пленкой в руках я заново открываю для себя свою же родину. Потому что с момента моего первого вздоха моя «родина» ограничивалась домом, в котором я рос, бетонной дорожкой в школу и десятком деревень, которые я видел всю жизнь лишь из окна автомобиля по дороге к бабушке с дедушкой.
Я стал делать фотографии, и это фотографии человека, который впервые видит свою родину. Временами я ничего не понимаю, иногда боюсь, но все-таки, углубляясь, понимаю, что «это – мое», и меня никто не спрашивал, хочу ли я, чтобы это было моим. Эта культура стала частичкой меня, и ничто не способно стереть её с глубинных слоев моей души.
Я – ровесник Приднестровья, и мы почти синхронно переживаем одни и те же психологические кризисы. Сейчас мне 25, почти 26, и я нащупал свое место в этом мире. Не могу сказать то же самое о Приднестровье.
Все, что я могу сделать – бесконечное множество раз заправлять цветную пленку в камеру и столько же раз пересекать Днестр, чтобы почувствовать ту атмосферу, в которой пребывает крошечное, никем не признанное государство практически в самом центре Европы. Чтобы увидеть его глазами сверстника.
Текст: Михаил Каларашан
Фото: Михаил Каларашан
Источник: NM
